Текст книги пророка Иезекииля считают наиболее
поврежденным в целом Ветхом Завете (Кор. 4). Находят, что в этом печальном отношении
книге Иезекииля не уступают лишь 1 и 2 книги Царств.
Этим конечно значительно увеличивается и без того
непомерная трудность, какую представляет собою изъяснение первой главы книги
Иезекииля. Толкователь этой главы не может приступить к своей тяжелой работе с
полною уверенностью, что читает то, что писал пророк.
Главным признаком поврежденности какой-нибудь библейской
книги в тексте служит разногласие в передаче ее различными сохранившимися
списками, изданиями, переводами Библии, так наз. кодексами библейскими. До
какой степени разноречиво передается книга Иезекииля различными кодексами,
можно судить по следующему обстоятельству: один исследователь текста ее
рассказывает, что, пока он читал книгу Иезекииля в еврейском тексте, этот
пророк производил на него тяжелое впечатление и он не мог заниматься им; когда
он стал читать его в греческом тексте, «туман, который окутывал смысл книги,
начал проясняться и изумленному взору предстал текст своеобразной редкой
красоты и величественности с могущественно увлекательной оригинальностью» (Кор.
3).
Но если мы не всю книгу пророка Иезекииля, а только
первую главу ее станем читать во всех существующих кодексах, то разница между
последними нам не покажется столь значительной и во всяком случае священный
мрак, окутывающий эту главу, ни одною из этих редакций ее не рассеется.
Все же изъяснительная работа над первой главой пророка
Иезекииля не может быть начата, прежде чем не будет решен вопрос, насколько
хорошо сохранился текст этой великой главы, потерпел ли он существенные
повреждения или дошел до нас вь более или менее чистом виде.
Западная библейская критика склоняется к тому мнению, что
книга Иезекииля дошла до нас в неузнаваемо испорченном виде. «Книга Иезекииля,
говорит Гитциг, как носящая отпечаток своеобразной индивидуальности и усвоившая
язык и представления иноземные, должна была звучать странно и уже во время
живого языка была очень трудна для понимания (XVI). Эта неясность языка,
которая в особенно трудной главе и в трудных местах ее еще усиливается, думает западная
критика, не могла не побуждать многих, едва не с самого появления книги, еще до
перевода LXX делать объяснительные замечания на полях к различным словам и
выражениям пророка, объяснения, подобные тем, которые делались к сочинениям
древних римских и византийских писателей и которым схоластика усвоила название
глосс. Эти глоссы с полей могли быть невежественными переписчиками внесены в
самый текст.
Нечего и говорить, что при таком образе мыслей произволу
толкователей трудно положить границу. Все что по мнению того или другого
толкователя, не могло быть сказано пророком или просто не подходили к
приписываемому этому пророку стилю и мировоззрению, без дальнейших рассуждений
считается позднейшей вставкой в текст.
В общепринятом тексте первой главы Иезекииля различные
толкователи указывают множество глосс. Вся глава является испещренной глоссами
в такой степени, как будто над ней производилась специальная работа
глоссаторов, подобная той, какую испытал на себе со стороны средневековых
профессоров Болонского университета Юстинианов кодекс.
Если бы подобная работа над первой главой Иезекииля имела
когда-либо место, то результаты ее дошли бы до нас в том виде, в каком дошел до
нас упомянутый труд Болонских профессоров, т. е. в виде строго отличаемых от
священного текста замечаний, какую работу и представляет собою например,
Таргум. Но предполагать, что эти замечания и целые ряды их попали в текст и
стали с течением времени самым текстом священным, значить быть очень обидного
мнения о древних читателях и переписчиках священных книг. Те лица, в руках
которых в древности находилось высокое и уважаемое дело переписки священных
книг, изъяснение и хранение их, отличались может быт даже более основательным
знанием их текста, чем современные ученые. Они поражали всех знанием священного
текста до последних тонкостей и мелочей. А уважение к этому тексту и взгляд на
него как на богодохновенный достаточно охранял его от привнесения в него
чего-либо чуждого.
Когда допускают возможность проникновения в священный
текст глосс, то рассуждают о библейском тексте по аналогии с текстом древних
греческих классиков Гомера, Гесиода и других. Действительно изучение классического
текста показало, что он значительно пострадал от усердия александрийских
грамматиков, пытавшихся объяснить его своими замечаниями, некоторые из коих
попали с течением времени в текст. В древних классических произведениях,
которые, как ныне признается большинством исследователей их, создавались путем
дополнений и поправок одного певца другим, такое посягательство на текст было
возможно и естественно. Но чтобы подвергся такой участи библейский текст, для
этого ему нужно было сначала утратить в глазах его хранителей свой священный и
боговдохновенный характер, чего с ним никогда не было.
Будучи невероятным само по себе, предположение, о том, что текст первой главы
Иезекииля сильно испорчен глоссами, это предположение не подтверждается и в
каждом отдельном случае. Большинство тех слов и выражений, которые считаются в первой главе Иезекииля теми или другими исследователями за глоссы, не
только сами не объясняют ничего в тексте, но являются темнее самого текста.
Таков например, ст. 14, который считается
глоссой к 13 ст., но сам гораздо темнее его. Вообще не видно так сказать
внутренней необходимости каждой из предполагаемых глосс. Часто мнимая глосса
объясняет выражение ясное для всех (например, в ст. 23
ряд предложений считается глоссой к выражению; «звук крыльев был как голос
Божий»). Или, что еще хуже, глосса иногда затемняет выражение вполне ясное без
нее (напр. «тридцатый год», о котором неизвестно, откуда пророк его считает,
признается глоссой к такому ясному обозначению времени, как «4 год Иехонии»).